Пахалюк Константин Александрович "Структура образа героев в российском общественном дискурсе в годы Первой мировой войны"

Пахалюк Константин Александрович,

Ведущий специалист научного сектора

Российского военно-исторического общества

Источник: Структура образа героев в российском общественном дискурсе в годы Первой мировой войны // Первая мировая война в истории и культуре России и Европы: сб. статей / под ред. Г.В. Кретинина, И.О. Дементьева, С.А. Якимова. Калининград, 2013. С. 305 – 314.

Структура образа героев в российском общественном дискурсе в годы Первой мировой войны

Статья посвящена структуре образа героев Первой мировой войны в России, а также тому положению, которое он занимал в доминирующем общественном дискурсе. Сам образ рассматривается как с позиции символической политики, призванной легитимировать царскую власть, так и пропаганды. Особое внимание уделяется образу героев как детализации общего представления о народном характере начавшейся войны, а также тем нормативным идеалом, которые он был призван актуализировать.

Ключевые слова: Первая мировая война, символическая политика, образ, дискурс, георгиевские кавалеры

Несмотря на то, что в российской исторической науке в последнее время нарастает интерес к изучению образов, дискурсов и символов, исследователи, как правило, не стремятся к глубокому теоретическому осмыслению этих концептов. Применительно к истории Первой мировой войны на протяжении последнего десятилетия можно наблюдать определенное повышение интереса к различным образам, которые во многих работах либо противопоставляются объективной реальности, либо увязываются с общественным мнением [См.: 9, 12,  23, 27]. Не отрицая аналитическую значимость подобных подходов, мы стремимся подойти к данной проблематике с других теоретических позиций, попытавшись концептуализировать общественные дискуссии о героях в России в годы Первой мировой войны (август 1914 – февраль 1917 гг.).

Изучение проблематики образов наталкивается на ряд объективных сложностей. Прежде всего, стоит выделить опасность влияния концептуальной метафоры «ОБЩЕСТВО есть ЧЕЛОВЕК» [о концептуальных метафорах см. 13], в рамках которой общество воспринимается как некое единое целое, которому приписываются свойства отдельного взятого

[306]

 человека (воля, мышление, поведение и пр.). Подобная логика заставляет полагать, будто исследуя образы, можно делать выводы о сознании (мышлении) общества в целом.  При этом из поля зрения, как правило, исчезает вопрос, действительно ли мы имеем право наделять социальный институт (обладающий определенной степенью абстракции) человеческими качествами [см. 24]. А если учесть современные социологические дискуссии, в которых концепт общества вообще ставится под сомнение, то использование данной метафоры представляется еще менее оправданным. А потому и понятие образа также должно быть переосмыслено.

В статье мы предлагаем прежде всего отказаться от отождествления образов с общественным мнением или восприятием. Поскольку сами образы принадлежат к публичной сфере, они носят на себе особенности принятого способа публичного высказывания, как правило, опосредованного средствами массовой информации. Анализ соответствующих источников (газеты, публицистические издания  и пр.) позволяет пролить свет именно на особенности публичной сферы и данного вида публичной дискуссии, но для оценки общественных настроений требуются другие источники и исследовательские методы.

Если  же сосредоточиться на анализе публичного пространства, то стоит ввести категорию дискурса, под которым вслед за М. Фуко мы понимаем практики, систематически образующие объекты, о которых говорят [26, с. 50]. Если конкретизировать это определение с точки зрения данного исследования, то речь идет о фундаментальных правилах и закономерностях репрезентации объектов в публичной сфере. В этом плане можно утверждать, что дискурс представляет собой способ актуализации социальной онтологии, понимаемой вслед за Н.И. Бирюковым и В.М. Сергеевым, как «система категорий, которая «задает» базисные представления о структуре и свойствах социальной реальности и типологизирует социальные ситуации. Онтологические категории используются для того, чтобы идентифицировать («называть») эти ситуации» [2, с. 103]. Данный подход позволяет концептуализировать разрозненные публикации, попытавшись выявить общую логику, которой они подчинены.

Стоит сделать еще одно теоретическое замечание: соотношение дискурса и образа весьма не прямолинейно, как кажется на первый взгляд. Скорее, в создаваемых образах дискурс проявляет себя особым способом: он унифицирует реальность, сведя ее к ряду простых (порою – наивных) формул («логик»). Как писал еще Г. Маркузе: ««Отождествленная со своей функцией вещь» более реальна, чем вещь, отличная от своей функции…. Этот язык постоянно навязывает образы, и тем самым препятствует развитию и выражению «понятий». Его непосредственность становится преградой для понятийного мышления, и, таким образом, для мышления как такового» [14, с. 135]. Именно так проявляется себя «образная логика», ко-

[307]

торая отлична от «понятийной». Подобный подход позволяет утверждать, что образы не способствуют анализу действительности, а скорее пытаются подогнать ее под определенный шаблон. С этой точки зрения, естественно заключить, что далеко не каждое социальное явление репрезентируется в публичном пространстве согласно логике образов.

В случае героев Первой мировой можно утвердительно ответить на вопрос, существовал ли вообще их образ в публичной сфере. В предлагаемом докладе мы попытаемся кратко проанализировать его структуру, а также очертить занимаемое им положение в доминирующем общественном дискурсе. А потому в качестве основных источников выбраны наиболее тиражные издания того времени «Русское слово» и «Биржевые ведомости», консервативные «Московские ведомости» и «Земщина», а также либеральная «Утро России». Отметим, что речь идет об изданиях, прежде всего, ориентированных на образованные круги, а не широкие народные массы.

Поскольку образы не существуют сами по себе, а вплетены в общий социальный контекст, то логичным будет начать именно с него. Если ранее войны велись профессиональными и относительно небольшими по численности армиями, то теперь речь шла  не просто о масштабном военном противостоянии, но о столкновении общественно-государственных систем. Именно от их прочности и эффективности в мобилизации ресурсов зависела победа. Широкая мобилизация и гибель профессиональных военных кадров в первый год войны привели к появлению народной армии, состоящей в основе из бывших гражданских лиц (многие из которых стали офицерами военного времени) [см: 10].

Специфичный характер войны оказал широкое влияние на трансформацию политической системы. От политической элиты, и царской власти в частности, теперь требовались особые усилия как по обеспечению собственной легитимности и закреплению определенной картины мира (чем занимается символическая политика), так и всеобщей мобилизации. В последнем случае повышалась роль военной пропаганды, которая ввиду особенности социального состава армии должна была создать систему смыслов для каждого мобилизованного солдата, которые бы объясняли, зачем ему лично нужно жертвовать собой на фронте. А потому создаваемый образ героев необходимо рассматривать и с точки зрения символической политики, и с точки зрения пропаганды.

Уже в первые дни после объявления войны появились различные интерпретации начавшегося конфликта. На первый план выдвинулось понятие «народной войны», которые подразумевало, что война ведется именно всем народом во имя защиты страны от германской агрессии и достижения окончательной победы, которая принесет богатые плоды и установит «вечный мир». Образ героев конкретизировал это представление, указывая на то, кто именно являются теми самыми «народными сынами», которые не

[308]

щадя живота защищают отчизну. А сама жертва увязывалась с реализацией чаяний, возлагавшихся на победу. Весьма показательны строчки, которые завершали некролог в память о гибели кн. Олега Константиновича: «Нет, такие жертвы приносятся не напрасно. За них мы может, мы смеем требовать исполнения жарких упований русского народа. Такою кровью освящены наши требования, которые мы отстаивает с оружием в руках» [5, с.1]. Анализ материалов того времени позволяет сделать вывод о том, что публичное пространство стало ареной борьбы различные общественных групп за интерпретацию понятия «народа» и отражения собственного вклада в будущую победу. Так, описание отдельных подвигов выходцев из различных сословий, социальных, национальных и конфессиональных групп фиксировало в публичном пространстве их вклад в общенародные усилия, которые должны были увенчаться полным разгромом противника.

Подобная перестройка символического порядка не могла не затронуть и царскую власть. С точки зрения ее легитимации было необходимо зафиксировать публично, что представители дома Романовых вместе с народом выступили против агрессивного врага, ведя свою армию к победе. Неудивительно, что в первые месяцы появились многочисленные публикации, в которых рассказывалось о том, что те или иные представители императорской семьи сражались на фронте [см.: 18, с.7 -9; 6, с.2.]. Например, героиней стала и вл.кн. Мария Павловна, которая в первые месяцы войны работала в передвижном лазарете. Участие августейшей особы в событиях на территории Восточной Пруссии были представлены так, чтобы отразить ее самопожертвование, готовность переносит трудности военного времени [11, с.3]. Отдельно стоит выделить кн. Олега Константиновича, корнета лейб-гвардии Гусарского полка, погибшего в середине сентября 1914 г. Хотя в его гибели не было ничего выдающегося [21], публицисты того времени, по понятным причинам, писали о нем как о герое [4]. После этой трагедии большинство представителей императорской семьи оказались отозваны с фронта, что с точки зрения символической политики было ошибочным шагом.

Вместе с тем до августа 1915 г. центральную роль играл образ Верховного Главнокомандующего вл.кн. Николая Николаевича, который стал фактически народным кумиром и считался одним из величайших полководцев современности [12, с.416-444]. Отметим, что его конструирование подверглось общим правилам формирования образа полководцев: стратегический талант, забота о войсках, готовность лично принимать командование на наиболее угрожаемых направлениях – все это стало отличительной чертой его воинского гения. Именно этот образ преодолевал дистанцию между «верхами» и «низами», императорской семьей и остальными подданными, свидетельствуя, что именно Романов ведет страну к победе. А это способствовало сохранению престижа династии. Даже пора-

[309]

жения лета 1915 г. не разрушили веру в «Верховного Вождя». В результате в глазах общественного и народного мнения он стал более сильной и популярной фигурой, нежели император, а некоторые оппозиционные круги даже говорили о возведении его на престол. Видимо, именно это заставило Николая II в конце августа 1915 г. принять на себя главнокомандование, однако тем самым он совершил серьезную политическую ошибку. В «почетную отставку» на второстепенный Кавказский фронт отправлялся не просто член императорской фамилии – разрушался образ, укрепляющий легитимность династии (пусть даже и в ущерб действующему монарху). Созданный взамен образ Николая II как полководца не сумел [12, с. 131-194] (да и не мог) на тот момент выполнить эту функцию по объективным причинам.

Несколько иная ситуация складывается с точки зрения военной пропаганды, преследующей цель мобилизации широких общественных и народных масс. Настоящий доклад не ставит целью исследовать воздействие образа на создание населения того времени, однако отметим, что оно, безусловно, было. Например, В.Л. Абрамов (на 1914 г. выпускник семинарии, ставший уже в годы Великой Отечественной войны генералом), в мемуарах вспоминал: «В газетах мы ежедневно читали описания боев, очерки о подвигах русских солдат. Это еще больше будоражило воображение, подогревало желание отправиться на фронт» [1, с. 6-7].  Конечно, непосредственные смыслы личного и группового участия в войне закладывались иными методами, однако образ героев, судя по всему, был призван сформировать и актуализировать специфичную ценностную систему военного времени, в основе которой лежала т.н. «этика добродетелей». Образы героев стали критерием «распознания» героев, а также представляли собой образцы «правильного поведения» (по крайней мере, с точки зрения общественности).

Оформление образа героев в общественном дискурсе пришлось на осень 1914 г., когда завершились крупные сражения на территории Восточной Пруссии и Галиции. К тому времени уже можно говорить о существовании отдельных образов героев-полководцев, героев-офицеров, героев-нижних чинов, героев-женщин, героев-православных священников и героев-детей. Все они обладали общими чертами, которые и определяли, что такое героизм.

Деконструкцию стоит начать с формального признака героизма, а именно наличия георгиевской награды. Так, колоссальную известность в первые недели войны получил именно первый георгиевский кавалер казак Кузьма Крючков, который стал бесспорным символом русского героизма в годы Первой мировой войны [20]. Интересно, что в дальнейшем зимой 1915 г. в печати появились новые заметки «Новые подвиги Кузьмы Крючкова», в которых вместо подробного изложения героизма рассказывалось

[310]

о награждении его другими георгиевскими наградами [16]. Если говорить о наиболее известных полководцах того времени, то репрезентация известных генералов Н.В. Рузского, А.А. Брусилова, М.В. Алексеева, В.В. Сахарова, В.Е. Флуга, Д.Г. Щербачева, Н.Н. Юденича, М.А. Пржевальского всегда увязывалась с получением ими ордена Св. Георгия. Весьма характерно и то, что в заметках про подвиги детей на войне и новых «кавалерист-девицах» авторы при каждой возможности стремились отмечать награждение (или представление) к георгиевской награде. Так, вовсе не удивительно, что наиболее известной женщиной-героиней стала сестра милосердия Римма Иванова, которая повела солдат в бой и получила за это орден Св. Георгия 4-й ст. Это вовсе не первый случай, когда женщина ведет солдат в атаку, однако впервые подвиг был удостоен столь высокой награды и получил самое широкое освещение, а, видимо, потому Римма Иванова и стала (весьма заслуженно, стоит заметить) народной героиней.

Вторая характеристика – это высокие моральные качества героя, и прежде всего, готовность к самопожертвованию, что стало сущностной чертой в определении героев. Подобное представление оказалось тесным образом связано с созданным образом врага (в рамках дихотомии «Мы – Они»). В публицистике того времени противник наделялся такими качествами, как заносчивость, варварство (тема германских зверств была излюбленной в отечественной печати), эгоизм. В православных изданиях германцы превратились в «приспешников Сатаны». Их рационализм и техническое превосходство было трудно отрицать, а потому публицисты и пропагандисты военного времени стремились навязать такую интерпретацию, которая бы эти достоинства превращала в недостатки. Технической оснащенности была противопоставлена русская духовность, рациональности – глубокая православная вера, а заносчивости и эгоизму (как порождению материалистической, потребительской, культуры) – высокие нравственные качества, и прежде всего, самопожертвование, ставшее выражением героизма русской армии. Если для нижних чинов речь шла о готовности «отдать душу задруги своя», то для высшего командного состава значимой чертой стала забота о войсках и посвящение себя «ратному делу» полностью. А потому и образ героев выстраивался так, чтобы подчеркнуть моральное превосходство: русский дух сильнее немецкой техники. Другой способ его отразить – показать снисхождение к врагу. Например, в одной из заметок про героический подвиг наших разведчиков, взявших в плен несколько «языков», говорилось: «Один из них во время этого путешествия доставил своим победителям немало хлопот: он плакал навзрыд, оглашая окрестность рыданиями. Оказавшийся среди разведчиков вольноопределяющийся, старался его упокоить» [25, с.1].

Помимо самопожертвования другой отличительной чертой героизма стала его добровольность. Речь здесь могла вестись о разных вещах. Это и

[311]

добровольное стремление отдельных солдат и офицеров ввязаться в бой. Так, при описании подвига К. Крючкова особо отмечалось, что казаки по собственному почину решили атаковать численно превосходивших их немцев [22, с.2]. Это и постоянное желание раненых вернуться на передовую. Это и многочисленные добровольцы, которые в первые месяцы войны пошли на фронт, хотя не подпадали под призыв. Весьма характерно, что созданный образ героев-женщин и героев-детей также покоился на этой идее: добровольная готовность жертвовать собою ставилась в пример и была основанием считать их героями, даже если на фронте они не совершили ничего выдающегося.

Весьма характерно, что в материалах о полководцах также выделялись личностные качества: сила воли и готовность сделать все, ради достижения победы. Например, в статье о генерале М.А. Пржевальском отмечалось, что он «не только смелый, отважный воин, но и гуманный человек» [8, с.3]. В некрологе по случаю смерти генерала П.А. Плеве журналист не смог не отметить: «П.А. Плеве был воплощенным исполнителем долга. Требовательный и изыскательный к подчиненным, он еще более требовательным был по отношению к  самому себе. Так, будучи командующим армией, он приказал себя будить ночью при получении каждой телеграммы» [3, с.5].

Героизм стал свидетельством того, что русский народ сражается «за правду» и ведет «справедливую войну», в которой не может не победить. Так, Л. Пасынков писал: «Воины, полные гордыни кованого железа, дают иногда «безумство храбрых». Воины, полные сознания правоты и правды, дают не безумство, а естественность храбрости, проявляемой безызвестными капитанами» [19, с.3].

В целом, героизм рассматривался как торжество человеческого духа над собой и окружающим миром (в данном случае – умение превозмочь тягости войны или одержать победу, несмотря на неблагоприятную обстановку). Например, М. Метерлинк отмечал: «Вот, следовательно, в чем состоит неожиданное и бодрящее откровение этой ужасной войны: мы окончательно можем рассчитывать на человека, иметь к нему полное доверие и не бояться, что, удаляясь от первобытной грубости, он теряет свои мужские добродетели. Чем больше он побеждает природу, тем больше он привязывается к материальным благам, тем больше он становится способным, сам того не зная, к отказу от самого себя, к жертвам для других, тем больше он начинает сознавать, как мало значит он в сравнении с вечною жизнью предков и потомков» [15, с.3]. Конечно, классический дух модерна с его торжеством Человека-творца был чужд доминировавшим воззрениям, основанным на православном понимании личности. А потому весьма характерно, что отличительной чертой героя стала его скромность и его нежелание рассказывать о своих подвигах.

[312]

Третья составляющая образа героев заключается в том, что совершаемый подвиг всегда приводит к некоему успеху. Великий полководец обязательно одерживает крупные победы, или, по крайней мере, предотвращает серьезные поражения. Последнее особо актуальным стало в тяжелый 1915 год, когда появилась необходимость интерпретировать крупные поражения и зафиксировать в публичном пространстве, что, даже отступая, русские войска оказывают серьезное сопротивлению противнику [7, с.1]. Для нижних чинов, как правило, успех заключался в удачной разведке, взятии пленных или победе над вражеским отрядом, несмотря на его численное превосходство. Даже если нижний чин не одерживает победу сразу и попадает в плен (весьма актуальный сюжет для 1915-16 гг.), то он обязательно бежит из него и даже приведет за собою вражеских пленных.

Формат данного доклада не позволяет подробно разобрать отдельные образы, обозначенные выше. Однако общие особенности каждого из них все же стоит отметить. Для полководцев и офицеров основным критерием героизма стало их умение одерживать победы, которые рассматривались как результат отличных интеллектуальных способностей и крепкой воли. Для нижних чинов, прежде всего, речь шла об удальстве, которое порою соседствует с природной смекалкой и хитростью. Православные священники рассматривались как помощники русского воинства – они должны были воодушевлять солдат перед сражением или непосредственно во время боя. При этом сам факт проведения православных обрядов, например, под обстрелом или вблизи противника преподносился как самопожертвование, а потому считался свидетельством героизма. Образ детей-героев также строился на добровольном самопожертвовании и стремлении оказать помощь воюющей армии.

Сходные функции возлагались и на женщин, которые в час испытания должны были стать надежной опорой мужчине-воину, прежде всего, в качестве сестер милосердия. Однако это не помешало выстраиванию другого образа – образа сражающейся женщины. Уже осенью 1914 года пресса наполнилась материалами, в которых рассказывалось о тех или иных девицах, которые под мужскими именами записывались в полки, участвовали в сражениях и проявляли героизм [28, р. 23-52]. Это лишний раз подчеркивало их самоотверженность и готовность добровольно сражаться против врага.

Конечно, в зависимости от редакционной политики описание конкретных подвигов героев могло варьироваться, однако в целом оно подчинялось описанным выше дискурсивным практикам и выйти за их пределы едва ли могло. Даже когда в 1915-16 гг. заметно упал интерес новостных изданий к фронтовому героизму, сам образ героев не претерпел серьезных изменений. Это вовсе не отрицает того, что за пределами публичного пространства осмысление подвига подчинялось тем же законам. Бурные

[313]

 дискуссии могли даже вылиться и на страницы изданий, что, как правило, лишний раз приводило к утверждению описанного дискурса героизма. Так, 1 апреля «Биржевые ведомости» опубликовали развернутую статью, которая начиналась следующими словами: «Нашлись у русской женщины и хулители. Один из них пишет, что «за авантюристкой проникает на театр военных действий развратница, подавляя первую численностью». Далее следовала весьма объемистая отповедь в виде комментариев нескольких известных военных и общественных деятелей, которые опять-таки упирали на ту помощь, которую оказывает женщина фронту, ее самопожертвование и добровольность ее работы в качестве сестры милосердия [17, с.4-5].

Список цитируемой литературы

1. Абрамов В. Л. На ратных дорогах. М.: Воениздат, 1962. С. 6-7.
2. Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. М., 2002
3. Боевая деятельность П.А. Плеве // Русское слово. 1916. 30 марта. С.5
4. Васенко П. К кончине Его Высочества князя Олега Константиновича // Летопись войны 1914 года. 1914.  №8.
5. Великая жертва // Московские ведомости. 1914. 1 окт. С.1
6. Великие князья в рядах армии // Утро России. 1914. 2 авг. С.2.
7. Ген.-лейт. А.Н. Розеншильд фон- Паулин //  Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1915. 23 февр.
8. Генерал-герой // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1915. 22 янв. С.3    
9. Голубев А.В., Поршнева О.С. Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М., 2012.
10. Гребенкин И.Н. Русский офицер в годы мировой войны и революции 1914-1918 гг. Рязань, 2011. 400 с.
11. Деятельность вл.кн. Марии Павловны младшей // Московские ведомости. 1914. 11 окт. С. 3.
12. Колоницкий Б. «Трагическая эротика»: образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М.: Новое литературное обозрение, 2010. - 657 с.
13. Лакофф Дж. Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М.: URSS, 2004.
14. Маркузе Г. Одномерный человек. М., 2009. С. 135
15. Метерлинк М. Героизм // биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1915. 12 февр. С.3.
16. Новые подвиги Козьмы Крючкова // Нива. 1915. №6.
17. О женщинах на фронте – сестры милосердия // Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 1915. 1 апр. С. 4-5
18. Отечественная война 1914 года Ч.2. Геройские подвиги русских воинов в Отечественную войну 1914 года. М., 1915.  С. 7 – 9.
19. Пасынков Л. Ивановы // Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1915. 13 февр. С.3.
20. Пахалюк К. Безликие герои // Рейтар. 2010. № 1.
21. Пахалюк К. Романовы в сражениях в Восточной Пруссии в 1914 г. // Рейтар. 2009. № 3.
22. Подвиг казака Крючкова // Земщина. 1914. 9 авг. С.2
23. Сенявская Е.С. Противники России в войнах XX века. М.:РОССПЭН, 2006;
24. Сергеев В.М. Народовластие на службе элит. М.: МГИМО, 2013.
25. Удачная разведка // Русское слово. 1916. 15 фев. С.1.
26. Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-Центр, 1996. – 208 с.
27. Шубина А.Н. Формирование «образа врага»: отношение к российским немцам в годы Первой мировой войны // Вестник Московского университета. Серия 8: история. 2011. № 4. С. 119 – 131
28. Stoff L.S. They fought for the motherland. Russia’s women soldiers in World War I and the Revolution. Kansas, 2006.

Автор: Пахалюк Константин Александрович | Дата добавления: 2014-10-20 | Просмотров: 2315